Вечером первого дня пасхи
действительный статский советник Навагин,
вернувшись с визитов, взял в передней лист,
на котором расписывались визитеры, и
вместе с ним пошел к себе в кабинет.
Разоблачившись и выпив сельтерской, он
уселся поудобней на кушетке и стал читать
подписи на листе. Когда его взгляд достиг
до середины длинного ряда подписей, он
вздрогнул, удивленно фыркнул и, изобразив
на лице своем крайнее изумление, щелкнул
пальцами.
- Опять! - сказал он, хлопнув себя по колену. - Это удивительно! Опять! Опять расписался этот, черт его знает, кто он такой, Федюков! Опять!
Среди многочисленных подписей находилась на листе подпись какого-то Федюкова. Что за птица этот Федюков, - Навагин решительно не знал. Он перебрал в памяти всех своих знакомых, родственников и подчиненных, пипомнил свое отдаленное прошлое, но никак не мог вспомнить ничего даже похожего на Федюкова. Страннее же всего было то, что этот incognito* Федюков в последние тринадцать лет аккуратно расписывался каждое рождество и пасху. Кто он, откуда и каков из себя, - не знали ни Навагин, ни его жена, ни швейцар.
- Удивительно! - изумлялся Навагин, шагая по
кабинету. - Странно и непонятно! Какая-то
каббалистика! Позвать сюда швейцара! -
крикнул он. - Чертовски странно! Нет, я все-таки
узнаю, кто он! Послушай, Григорий, -
обратился он к вошедшему швейцару, - опять
расписался этот Федюков! Ты видел его?
- Никак нет...
- Помилуй, да ведь он же расписался!
Значит, он был в передней? Был?
- Никак нет, не был.
- Как же он мог расписаться, если он не
был?
- Не могу знать.
- Кому же знать? Ты зеваешь там в
передней! Припомни-ка, может быть, входил
кто-нибудь незнакомый! Подумай!
- Нет, вашество, незнакомых никого
небыло. Чиновники наши были, к её
превосходительству баронесса приезжала,
священники с крестом приходили, а больше
никого не было...
- Что ж, он невидимкой расписался, что ли?
- Не могу знать, но только Федюкова
никакого не было. Это я хоть перед образом...
- Странно! Непонятно! Уди-ви-тель-но! - задумался Навагин. - Это даже смешно. Человек расписывается уже тринадцать лет, и ты никак не можешь узнать, кто он. Может быть, это чья-нибудь шутка? Может быть, какой-нибудь чиновник вместе со своей фамилией подписывает, ради курьеза, и этого Федюкова?
И Навагин стал рассматривать подпись Федюкова.
Размашистая, залихватская подпись на старинный манер, с завитушками и закорючками, по почерку совсем не походила на остальные подписи. Находилась она тотчас же под подписью губернского секретаря Штучкина, запуганного и малодушного человека, который наверное умер бы с перепуга, если бы позволил себе такую дерзкую шутку.
- Опять таинственный Федюков расписался! - сказал Навагин, входя к жене. - Опять я не добился, кто это такой!
M-me Навагина была спириткой, а потому все
понятные и непонятные явления в природе
объясняла очень просто.
- Ничего тут нет удивительного, -
сказала она. - Ты вот не веришь, а я говорила
и говорю: в природе очень много
сверхъествественного, чего никогда не
постигнет наш слабый ум! Я уверена, что
этот Федюков - дух, который тебе
симпатизирует... На твоем месте я вызвала
бы его и спросила, что ему нужно.
- Вздор, вздор!
Навагин был свободен от предрассудков, но занимавшее его явление было так таинственно, что поневоле в его голову полезла всякая чертовщина. Весь вечер он думал о том, что incognito-Федюков есть дух какого-нибудь давно умершего чиновника, прогнанного со службы предками Навагина, а теперь мстящего потомку; быть может, это родственник какого-нибудь канцеляриста, уволенного самим Навагиным, или девицы, соблазненной им...
Всю ночь Навагину снился старый, тощий чиновник в потертом вицмундире, с желто-лимонным лицом, щетинистыми волосами и оловянными глазами; чиновник говорил что-то могильным голосом и грозил костлявым пальцем.
У Навагина едва не сделалось воспаление
мозга. Две недели он молчал, хмурился и все
ходил да думал. В конце концов он поборол
свое скептическое самолюбие и, войдя к
жене, сказал глухо:
- Зина, вызови Федюкова!
Спиритка обрадовалась, велела принести
картонный лист и блюдечко, посадила рядом
с собой мужа и стала священнодействовать.
Федюков не заставил долго ждать себя...
- Что тебе нужно? - спросил Навагин.
- Кайся... - ответило блюдечко.
- Кем ты был на земле?
- Заблуждающийся...
- Вот видишь! - шепнула жена. - А ты не
верил!
Навагин долго беседовал с Федюковым, потом вызвал Наполеона, Ганнибала, Аскоченского, свою тетку Клавдию Захаровну, и все они давали ему короткие, но верные и полные глубокого смысла ответы. Возился он с блюдечком часа четыре и уснул успокоенный, счастливый, что познакомился с новым для него, таинственным миром. После этого он каждый день занимался спиритизмом и в присутствии объяснял чиновникам, что в природе вообще очень много сверхъестественного, чудесного, на что нашим ученым давно бы следовало обратить внимание. Гипнотизм, медиумизм, бишопизм, спиритизм, четвертое измерение и прочие туманы овладели им совершенно, так что по целым дням он, к великому удовольствию своей супруги, читал спиритические книги или же занимался блюдечком, столоверчениями и толкованиями сверхъестественных явлений. С его легкой руки занялись спиритизмом и все его подчиненные, да так усердно, что старый экзекутор сошел с ума и послал однажды с курьером такую телеграмму: "В ад, казенная палата. Чувствую, что обращаюсь в нечистого духа. Что делать? Ответ уплачен. Василий Кринолинский".
Прочитав не одну сотню спиритических брошюр, Навагин почувствовал сильное желание самому написать что-нибудь. Пять месяцев он сидел и сочинял и в конце концов написал громадный реферат под заглавием: "И мое мнение". Кончив эту статью, он порешил отправить её в спиритический журнал.
День, в который предположено было
отправить статью, ему очень памятен.
Навагин помнит, что в этот незабвенный
день у него в кабинете находились
секретарь, переписывающий набело статью, и
дьячок местного прихода, позванный по делу.
Лицо Навагина сияло. Он любовно оглядел
свое детище, потрогал меж пальцами, какое
оно толстое, счастливо улыбнулся и сказал
секретарю:
- Я полагаю, Филипп Сергеич, заказным
отправить. Этак вернее. - И, подняв глаза на
дьячка, он сказал: - Вас я велел позвать по
делу, любезный. Я отдаю младшего сына в
гимназию, и мне нужно метрическое
свидетельство, только нельзя ли поскорее.
- Очень хорошо-с, ваше
превосходительство! - сказал дьячок,
кланяясь. - Очень хорошо-с. Понимаю-с...
- Нельзя ли к завтрему приготовить?
- Хорошо-с, ваше превосходительство,
будьте покойны-с! Завтра же будет готово!
Извольте завтра прислать кого-нибудь в
церковь перед веречней. Я там буду.
Прикажите спросить Федюкова, я всегда там...
- Как?! - крикнул генерал бледнея.
- Федюкова-с.
- Вы... вы Федюков? - спросил Навагин,
тараща на него глаза.
- Точно так, Федюков.
- Вы... вы расписывались у меня в
передней?
- Точно так, - сознался дьячок и
сконфузился. - Я, ваше превосходительство,
когда мы с крестом ходим, всегда у
вельможных особ расписуюсь... Люблю это
самое... Как увижу, извините, лист в
передней, так и тянет меня имя свое
написать...
В немом отупении, ничего не понимая, не
слыша, Навагин зашагал по кабинету. Он
потрогал портьеру у двери, раза три
взмахнул правой рукой, как балетный jeune
premier**, видящий ЕЕ, посвистал, бессмысленно
улыбнулся, указал в пространство пальцем.
- Так я сейчас пошлю статью, ваше
превосходительство, - сказал секретарь.
Эти слова вывели Навагина из забытья. Он
тупо оглядел секретаря и дьячка, вспомнил
и, раздраженно топнув ногой, крикнул
дребезжащим, высоким тенором:
- Оставьте меня в покое! А-ас-тавь-те
меня в покое, говорю я вам! Что вам нужно от
меня, не понимаю?
Секретарь и дьячок вышли из кабинета и
были уже на улице, а он все еще топал ногами
и кричал:
- Аставьте меня в покое! Что вам нужно от
меня, не понимаю? А-ас-тавь-те меня в покое!
* - incognito (лат.) - неизвестный.
** - jeune premier (франц.) - первый любовник -
театральное амплуа.