Вс. С. Соловьев. Современная жрица Изиды:
Мое знакомство с Е. П. Блаватской и "теософическим обществом" (1892)
Стр. 47-55
..."феномен с письмом". Елена Петровна уговорила меня таки подвергнуться магнетическим сеансам Олкотта, – и я должен был приезжать с этой целью по утрам, до двенадцати часов, через день. Приехал я раз и застал в маленькой гостиной несколько человек. Блаватская была в каком-то особенно возбужденном состоянии. Г-жа X. еще не выходила из своей комнаты. Раздался звонок. Я сидел так, что видел, как Бабула отворил дверь, принял письмо и, войдя к нам, положил его на стол.
Блаватская и г-жа Y., взглянув на штемпель и письма, сказали, что оно к г-же X. из О. от общей их родственницы. Письмо было не только совершенно заклеено в плотном, непросвечивающем конверте, но и на месте печати находилась почтовая марка.
Елена Петровна, неожиданно для всех, предложила прочесть это письмо в запечатанном конверте.
– Нет, это вздор! Это невозможно! Ты никогда этого не сделаешь! – воскликнула г-жа Y.
"Madame" повела на нее глазами, приложила письмо ко лбу и стала с видимым усилием громко говорить, записывая в то же время на листе бумаги слова свои. Когда она кончила, г-жа Y. снова выразила сомнение в успешности опыта и уверяла, что некоторые подробности, сказанные и записанные Еленой Петровной, вряд ли могут находиться в письме.
Блаватская, видимо, раздражилась этим и резко довольно объявила, что сделает больше. Она начертила красным карандашом на своей бумаге, в конце записанного ею содержания письма, теософический знак, затем подчеркнула одно слово и с напряженным выражением лица, с видимым большим усилием воли, произнесла:
– Этот знак должен быть в конце письма, и это слово также подчеркнуто!
Затем письмо передали в открытую дверь г-же X. Она тотчас же к нам вышла, оканчивая разрывать конверт, вынула письмо и прочла. Содержание его оказалось тождественным с записанным Еленой Петровной, хотя далеко не слово в слово, и при этом мы увидели в конце в точности повторенный красным карандашом знак Блаватской и слово, подчеркнутое ею, находилось в письме и было точно так же подчеркнуто,
Дамы, пораженные, тотчас же составили подробное описание этого интересного феномена, и все присутствовавшие подписались. Подписался, конечно, и я.
Ведь я не имел никакого ни нравственного, ни юридического права сказать им тогда, что Бабула мог подать заранее, за час или за два перед тем, подготовленное и снова заклеенное письмо, что г-жа X. очень легко могла, на мгновение отвернувшись в дверях, вложить в конверт подготовленное письмо и только сделать вид, что оканчивает разрывать конверт перед нами. Да я тогда и не помышлял ни о каких подобных возможностях. Вот в какие положения бывает поставлен человек, попадающий в руки "дам, проведших семь лет в Тибете"!
Когда Блаватская спросила меня, доволен ли я, удовлетворил ли меня феномен? – я сказал ей, что хоть и не могу не верить, но все же чем-то неудовлетворен.
– Подождите, увидите лучше, – произнесла она с улыбкой.
Ждать мне пришлось недолго.
VI
Я получил записку от m-me де Барро, извещавшую меня, что вечером у нее соберутся теософы и будет conférence Олкотта.
Мне было интересно увидеть "полковника" в роли оратора.
Когда я приехал, все уже были в сборе. В столовой за овальным столом, на председательском месте, помещался "полковник", с одной его стороны – Могини, а с другой – m-me де Морсье, записывавшая все, что говорилось. Собралось всего человек десять – двенадцать.
Госпожа Y., увидя меня, указала мне знаком место возле себя и объявила, что Елене Петровне нездоровится и что поэтому она осталась дома с г-жой X.
– Ну, а меня послала сюда ради приличия. Только и скука же, я вам скажу! Олкотт толкует что-то о буддизме – посидим немного, да и поедем к нам чай пить. Мне Елена так и поручила непременно привезти вас с собою.
Олкотт действительно толковал что-то о буддизме, но его то и дело прерывали. Вообще это был вовсе не conférence, а простая беседа людей, не спевшихся между собой и хорошо понимавших, что происходит совсем не то, чего бы всем хотелось.
Посидели мы с госпожой Y. минут двадцать и потихоньку выбрались из комнаты.
В маленькой гостиной улицы Notre Dame des Champs горела лампа и за круглым столом, в большом кресле, помещалась Елена Петровна с колодой маленьких карт для пасьянса, а рядом с нею г-жа X. Обе дамы нас очень похвалили за то, что мы приехали рано, и г-жа X. любезно объявила мне:
– Ну вот мы теперь и проведем приятно вечерок. Елена боялась, что вы, пожалуй, не приедете, даже на картах загадывала.
При этих словах г-жа X. ушла в свою комнату и вернулась оттуда с коробками разных русских привезенных ею гостинцев.
Скоро Бабула подал чай. Вокруг нас была тишина, на пустынной улице почти никакой езды, и мне снова стало казаться, что я нахожусь в каком-нибудь русском деревенском доме, среди старых помещиц. Да и разговоры у нас были совсем русские, очень, очень далекие от Парижа, теософии, Индии и тому подобных вещей. Однако этой иллюзии не суждено было продолжаться. Блаватская хоть и сказалась для теософов больною, но, очевидно, себя хорошо чувствовала и была в прекрасном расположении духа. Она раскладывала пасьянс своими тонкими, как-то странно, чересчур гибкими пальцами с длиннейшими ногтями, сверкала бриллиантами, рубинами и изумрудами своих колец. Веселая и добродушно-лукавая усмешка то и дело дрожала на ее губах.
– Скажи, пожалуйста, Елена, – вдруг обратилась к ней г-жа X., – привезла ли ты с собою тот твой миниатюрный портрет, который был сделан индусом челою и о котором ты мне писала?
– Нет, – отвечала Блаватская. – Он остался в Адиаре, насколько я помню, да, впрочем, вот сейчас мы это наверно узнаем. Бабула! – крикнула она.
У двери показалась чумазая физиономия индуса.
– Скажи, пожалуйста, – обратилась к нему Елена Петровна, – где тот мой маленький портрет, который был в медальоне?
– Он остался в Адиаре, в шкатулке, – произнес индус, как-то слишком прямо, нахально глядя в глаза своей госпоже.
– Очень жаль! – воскликнула г-жа X. – Но отчего же ты не взяла его с собою? Любопытно было бы посмотреть на художество этого твоего челы.
– Художество его ты и сейчас увидишь, на мне такой же точно портрет "хозяина", нарисованный этим же челою. Смотри!
При этих словах Блаватская сняла со своей шеи большой золотой медальон, открыла его и передала г-же X.
Скоро медальон этот оказался в моих руках, я увидел в нем сделанное на кости, и весьма посредственно, изображение какого-то необыкновенно красивого человека в белом тюрбане. Посмотрели мы все, посмотрели – и Елена Петровна опять надела медальон на шею.
– Да, но я бы хотела видеть именно твой портрет, – стояла на своем г-жа X. – Ты ведь говоришь, что не только для твоего "хозяина", но и для челы его нет ничего невозможного, ну так сделай же, чтобы этот портрет из Адиара, из шкатулки, очутился здесь, перед нами.
– Ишь чего захотела! – заметила г-жа Y.
Елена Петровна усмехнулась.
– А вот посмотрим, может быть, это и возможно, – многозначительно проговорила она и подняла руку.
В то же мгновение над нашими головами раздался уже знакомый мне звук серебряного колокольчика. Блаватская прислушалась и затем обратилась к г-же X.:
– Ну-ка, сними с меня медальон да открой его, может быть, там что-нибудь и найдешь.
Г-жа X. сняла медальон, открыла, и моим изумленным глазам явилось на обеих внутренних сторонах медальона два портрета: один, уже знакомый, красивого человека в белом тюрбане, а другой – портрет Елены Петровны в какой-то меховой шапочке, портрет мало похожий и вовсе не хорошо сделанный, но несомненно ее портрет.
Я взял медальон в руки, тщательно осмотрел его: оба портрета были вделаны крепко, очень крепко, одним словом, имели такой вид, будто они всегда тут и находились, один против другого. Все это было устроено так чисто, что я решительно не мог ни к чему придраться.
Г-жа X. многозначительно взглядывала попеременно на каждого из нас и вдруг сказала:
– Ну, а открой-ка теперь медальон, быть может, твой портрет уже и исчез.
– Может быть, – произнесла Елена Петровна, открыла медальон... Портрета в нем не было.
Опять она сняла медальон с шеи, опять он в моих руках, я разглядываю его очень внимательно и убеждаюсь, что единственный портрет человека в тюрбане крепко вделан, а от другого не осталось ни малейшего следа. За портретом "хозяина", судя по толщине медальона, не может быть места для другого портрета, сделанного на костяной пластинке, с наклеенным на нее все же довольно плотным стеклом.
"Феномен, да, феномен, – думал я, но в то же время внутреннее чутье настойчиво твердило, а что, если это только один из самых обыкновенных фокусов, если все это подготовлено, как и весь разговор о портрете, как и каждое слово? – А что, если меня и чай пить звали, и всю обстановку такую спокойную и симпатичную устроили для того, чтобы совсем поразить и на веки вечные заполучить этим феноменом?"
Одной этой мысли было совершенно достаточно для уничтожения во мне того сладостно-жуткого чувства, которое не может не охватить человека в виду полуоткрытой перед ним двери в область тайн природы.
– Ну, что вы на это скажете, господин скептик? – обратилась ко мне Елена Петровна.
– Это необыкновенно и во всех отношениях интересно.
– Убеждены ли вы наконец?
– Не совсем, но теперь уж вам очень легко убедить меня. Я прошу вашего "хозяина", для которого пространство – ничто и который, как вы говорите, невидимо присутствует здесь, в этой комнате, его или его челу, одним словом, я прошу существо или силу, которые производят эти феномены, положить сейчас исчезнувший ваш портрет в мой портсигар.
Я вынул из кармана портсигар, открыл его и убедился, что кроме папирос в нем ничего нет, закрыл и крепко держал в руке своей.
– Вот, – сказал я, – пусть ваш портрет очутится в этом портсигаре, который я держу в руке, и тогда я убежден совершенно и готов буду идти на какие угодно пытки за мое убеждение.
Елена Петровна наклонила голову, будто к чему-то прислушиваясь, и сказала:
– Вы забываете, что имеете дело с человеком, хоть и умеющим производить вещи, кажущиеся вам необыкновенными, но все же остающимся индусом-фанатиком. По его взглядам, он никак не может войти в соприкосновение с европейцем.
Я улыбнулся, положил свой портсигар в карман и заговорил о совершенно постороннем.
Елена Петровна, видимо, была взволнована. Через несколько минут я встал, сказал, что уже поздно, что я должен вернуться пораньше домой. Дамы стали просить меня остаться.
– Ну, пожалуйста! – говорила Блаватская. – Каких-нибудь полчаса; вот сейчас наши вернутся с conférence'а, мы им расскажем про феномен. Пожалуйста! Да ну, не дурите, останьтесь – что вам полчаса каких-нибудь!
Она взяла из рук моих шляпу и снесла ее на мраморную доску камина. Я ничего не заметил особенного, но внутренний голос ясно сказал мне: "Портрет в шляпе". Мне очень хотелось сейчас же подойти к камину и скорей убедиться, прав я или нет, но я терпеливо вернулся на свое место и наблюдал.
Дамы были очень взволнованы; г-жа Y. уверяла, что видит какую-то серую человеческую тень.
– И я тоже вижу тень, – смеясь, сказал я, – вот она сгущается возле камина, у самой моей шляпы!
Я ждал, что после этих слов моих Блаватская подойдет к камину и я уж, пожалуй, не найду в шляпе портрета. Она даже и приподнялась было, но снова погрузилась в свое кресло.
Скоро раздался звонок, теософы вернулись с conférence'а. Дамы стали оживленно рассказывать Олкотту, Могини и Китли о только что происшедшем феномене, требовали моего подтверждения, и я, конечно, подтвердил, что все было именно так, как они рассказывали,
– Могу я теперь удалиться? – спросил я Елену Петровну.
– Можете.
Я подошел к камину, взял шляпу, и, разумеется, маленький овальный портретик, тот самый, который появился в медальоне Блаватской, а потом исчез из него, был в ней. Я не мог удержаться от смеха.
– Индус-фанатик преодолел свое отвращение к европейцу! – сказал я. – Елена Петровна, получите ваш портрет.
– Он уже теперь не мой, – ответила она, – оставьте его себе на память, если хотите, а не хотите – так бросьте.
– Очень вам благодарен, я оставлю его на память.
На следующее утро я опять должен был ехать в квартиру Блаватской, чтобы подвергнуть себя обычным магнетическим пассам "полковника". Мне очень любопытно было взглянуть на Елену Петровну при свете дня, после вчерашнего феномена.
Я нашел всех трех дам несколько смущенными, тем не менее сейчас же, конечно, заговорили о феномене.
– Не убедительно? – спрашивала Блаватская.
– Не убедительно, – сказал я.
– Чего же вам, наконец, нужно? Или вы думаете, что это я сфокусничала?
– Я ровно ничего не думаю, я только просто не убежден, а для убеждения надо было так мало! Да и теперь еще очень легко все исправить; ведь вы сказали, что тот, кто произвел феномен, не мог положить портрет в портсигар только потому, что я держал портсигар в руке?
– Да.
– А в шляпу, которую я ношу, он все же положил?
– Это совсем другое.
– Так вот я и предлагаю следующее: ваш портрет находится теперь в моем бюро; вернувшись сегодня от вас, я его снесу в сад и закопаю в землю; если мудрый индус мог приблизиться к моей шляпе, то в моем саду он легко может, конечно, вырыть портрет и взять его. Я
буду ждать две недели; если через две недели раскопаю и не найду портрета – феномен для меня будет так же убедителен, как если бы портрет был положен в мой портсигар.
– Хорошо, я постараюсь, – унылым голосом произнесла Елена Петровна.
Но это уныние было мгновенно; она тотчас же рассердилась и уже не в состоянии была себя сдержать: вся ее мудрость исчезла. Теперь она проявляла все признаки раздражительной дамы, которой не удалось устроить то, она желала, и которая, к тому же, попалась впросак.
– Ну и что ж, вы об этом феномене не можете написать корреспонденцию в какое-нибудь русское издание? – спрашивала она.
– Сейчас никак не могу, но в то же мгновение, как я убеждусь, что портрет исчез из моего сада, я напишу, и не только напишу, а и буду кричать об этом феномене, сколько хватит моего голоса.
– Так знаете ли что! – воскликнула, вся багровея, Елена Петровна. – Напишите, что я фокусница и обманщица! Напишите, что вы убедились в этом! Изобразите меня во всем виде, со всеми "онерами", сделайте одолжение, пожалуйста!..
По счастью, в комнату вошел Олкотт и попросил меня последовать за собою для магнетического сеанса, иначе я не знаю, чем бы кончилось мое объяснение с Еленой Петровной.
Однако после сеанса г-жа X. и г-жа Y. все же, очевидно по поручению Блаватской, всячески убеждали меня послать в Россию корреспонденцию об этом феномене. Я наотрез отказался, и они замолчали.
Вообще об этом феномене, гораздо более интересном, чем многие их тех, о которых прокричали теософы в своих брошюрах и книжках, насколько я знаю, нигде не говорится –его замолчали в Париже и в Лондоне. Не замолчала его, однако, г-жа Желиховская, и в одном из ее фельетонов, о которых я говорил выше, попавшихся мне долгое время спустя, я нашел его описание. Но каково же было мое изумление, когда я узнал из этого фельетона, будто видел в тот вечер какое-то огненное явление, "как бы огненный шар, овальной формы, как лучезарное, голубовато-огненное яйцо" ("Одесский вестник", 1884, № 123, статья "Е. П. Блаватская и теософисты"). Я видел овальный медальон Елены Петровны, сначала с одним, потом с двумя, а затем опять с одним портретом, я видел и даже увез с собою овальный портретик, появившийся в медальоне, потом оказавшийся в моей шляпе и подаренный мне Еленой Петровной, нарисованный на кости, с наклеенным на него стеклом. Наконец, на заявление г-жи Y., что она видит какую-то серую человеческую фигуру, я, смеясь, и тоном, в значении которого довольно трудно было ошибиться, сказал, что вижу тоже "тень, сгущающуюся у моей шляпы". Но хоть и легко было увидеть "небо с овчинку" в такой компании, я тогда никакого "овального шара" (!!?), даже если б подобную непостижимую форму предмета и можно было постигнуть, не видал, ни о каком огненном яйце не говорил моим собеседницам, и это яйцо – овальный шар – всецело произведение творческой фантазии г-жи Желиховской.
Вернувшись домой, я, для очищения совести, вырыл в саду ямку и закопал в нее портрет. Через две недели я раскопал это, замеченное мною, местечко и – нашел портрет, конечно, в полной сохранности. Скажу даже больше, в течение этого времени, этих двух недель, Елена Петровна была у меня в саду, я нарочно провел ее по тому месту, где был зарыт портрет, но даже и ее присутствие не помогло ее невидимому спутнику исполнить задачу, успешное выполнение которой, вероятно, сделало бы меня фанатическим проповедником феноменов "посланницы махатм"*.
* Недавно в бумагах и письмах, относящихся к тому времени, я нашел этот портретик Е. П. Блаватской и, полагая, что он может быть приятным "сувениром" для сестры покойной, переслал его г-же Желиховской через нашего общего знакомого А. А. Б–ва.